baby what you gonna lookin' down the barrel of a hot metal .45 just another way to survive?
Чтож, я пыталась написать этот пост очень долго, и когда, если не сегодня.
Двадцать лет назад все пошло по пизде.Двадцать лет назад все пошло по пизде.
Я отчетливо помню то утро: я проснулась в нашей комнатушке в коммуналке, когда моя мама уходила на работу. Папа еще оставался в кровати — похмелье-с. Завтраком меня кормить никто не стал, но в шесть лет я была очень самостоятельной девочкой. На столе стояла наваренная со вчера кастрюля щей, а одного половника хватало небольшого размера ребенку влить в себя и переключить свое внимание на мультики. Телевизор у нас был старый, кинескопный, со сломанной вилкой, но мозговитой я была всегда, а инстинкта самосохранения у меня отродясь не водилось. Нет, я, конечно, сначала попыталась допроситься развлечений у отца, но отец был занят — болела голова, — и пришлось самой запихивать два оголенных провода в розетку. Мультфильмы были заполучены, щи в кастрюле не заканчивались, и это был вполне обычный день.
Пока папа не позвал меня:
— Настя, Настя, подойди ко мне.
Я не хотела поначалу отвлекаться, но папа был настойчив — а еще безумно любим.
Мне помнится, какой он был бледный, закутавшийся в одеяло до подбородка. Худой, невысокий, не красавец, но ужасно обаятельный с этими его темно-карими глазами и колючими рыжими усами. Я редко видела его улыбающимся, всего пару раз, запомнившихся мне. Один раз, когда он пришел с работы, сел на кухне и усадил меня на колени. Девочка моя, говорил он мне, какая же ты у меня чудесная. И второй раз, когда мы с друзьями, гуляя во дворе, умудрились купить в местном магазине беломор и раскурить его в кустах, а потом отчаянно палились от родителей. Я тогда решила, что лучшая защита — это нападение, выбежала маме с папой навстречу и первым делом стребовала сухарик, чтобы зажевать запах изо рта. Он тогда присел, посмотрел на меня внимательно и рассмеялся, как самый счастливый человек в мире.
Для папы я была желанным ребенком, он-то маму и упросил родить меня. Им все говорили, что некуда ребенка-то приносить, и растить же не на что, да и не стоит вообще таким людям иметь детей.
Маме на момент моего рождения было тридцать один, папе — двадцать семь, и эти отношения стояли поперек горла всей его семье.
Мне потом часто говорили о моей матери в негативном ключе: и стерва, и шлюха, и отца-то она спаивала, а был таким хорошим мальчиком. Хороший мальчик был тряпкой.
— Настя, — папа взял меня за руку, — мне нужно немного поспать, ладно?
Я покивала и убежала досматривать что-бы-я-там-не-смотрела.
Я сидела к нему спиной в своей привычной манере "не отсвечивать и не мешаться". Весь день. Похмелье у моих страдающих алкоголизмом родителей было часто.
Когда вернулась мама, папа был уже холодный. Остановилось сердце.
Потом была скорая, звонки семье, чужие люди ходили в уличной одежде по квартире, "Настя, расскажи, как все было!" — а я просто хотела смотреть телевизор!
То, что у меня больше нет папы, я восприняла спокойно. У меня же оставалась мама. Мама, которая не баловала меня вниманием, и которая обращалась со мной как кошка, с небрежной аккуратностью. Ни одного лишнего телодвижения. Она же была моей мамой — я любила ее по умолчанию.
Когда все уезжали на похороны, с нами в нашей комнатушке уже жил какой-то однорукий мужик. Не помню, видела ли я его до этого, но помню, что сидела у него на руках и отказывалась ехать на кладбище. Мне нравился этот дядя, в отличие от того, к которому мы с мамой летом иногда ходили через двор в гости. Возможно, потому, что однорукий дядя не запирался с мамой в душе, когда мне было страшно в той полупустой, огромной квартире, звенящей тишиной.
А потом были еще мужики, и еще... однорукий продержался недолго, тот через двор тоже. Вернуться домой и обнаружить голую мать в отключке было нормально. Видеть, как ее насилуют соседи-хачи тоже. Спать с бомжами и клопами. Ходить на лестницу, чтобы стащить рыбьи головы у подвальных кошек. Перетерпеть, когда она не в духе/в бешенстве/в запое. Завести двух кошек, отмыть все, привести в порядок все шкафы... чтобы снова не найти ее утром дома. Прятаться от чужих в кладовке на груде барахла. Быть забытой в садике. Быть голодной, а потом накормленной вкуснейшими блинами. Называть ее сожительницу мамой. Воровать, не хотеть возвращаться домой, бесцельно кататься на трамвае до конечной и обратно.
Мне было шесть лет, и все это казалось нормой.
А перед новым годом она ушла. Оставила меня соседке из другого подъезда и пропала.
Как бы это ни было банально, но шел дождь, а мои резиновые сапоги на голые ноги ужасно жали.
Соседка подарила мне мою первую Барби.
После этого я видела мать два раза. Один раз после моего удочерения она пришла ко мне в садик и не знала, что сказать. Мы гуляли рядом, но она молчала. Обняла, уходя, и не обернулась.
И еще через пару лет мы с моей приемной мамой зашли к ней, но она не хотела с нами разговаривать.
Вот тогда я поняла, что осталась сиротой.
Мои отношения с приемными родителями - отдельный разговор, и я, честно говоря, до сих пор не разобралась в них и говорить о них не могу.
Я часто думаю, представляю, как все могло пойти иначе, могла ли я вырасти другой?
Я отчасти фаталист, предложи мне кто-нибудь щелчком пальцев изменить прошлое, чтобы папа не умер от алкоголизма, а мама не страдала от биполярного расстройства, я бы отказалась.
Я пережила это, прошло уже столько лет, не без труда, но я осмыслила многое — и стала сильнее что ли? Меня теперь мало что (и мало кто) может реально задеть.
И я получила так много именно потому, что ничего не ждала. Надеялась — да, конечно, мечтала, но всегда помнила, что люди не обязаны делать меня счастливой, просто потому, что я есть.
Но БЛЯТЬ как же иногда хочется разрыдаться.
ps Я не перечитывала это, и простите за сумбурность что ли.
Зато вы теперь знаете, почему я такое мудло.
pps Да, я написала этот пост, чтобы вы сказали мне, какая я замечательная.
Двадцать лет назад все пошло по пизде.Двадцать лет назад все пошло по пизде.
Я отчетливо помню то утро: я проснулась в нашей комнатушке в коммуналке, когда моя мама уходила на работу. Папа еще оставался в кровати — похмелье-с. Завтраком меня кормить никто не стал, но в шесть лет я была очень самостоятельной девочкой. На столе стояла наваренная со вчера кастрюля щей, а одного половника хватало небольшого размера ребенку влить в себя и переключить свое внимание на мультики. Телевизор у нас был старый, кинескопный, со сломанной вилкой, но мозговитой я была всегда, а инстинкта самосохранения у меня отродясь не водилось. Нет, я, конечно, сначала попыталась допроситься развлечений у отца, но отец был занят — болела голова, — и пришлось самой запихивать два оголенных провода в розетку. Мультфильмы были заполучены, щи в кастрюле не заканчивались, и это был вполне обычный день.
Пока папа не позвал меня:
— Настя, Настя, подойди ко мне.
Я не хотела поначалу отвлекаться, но папа был настойчив — а еще безумно любим.
Мне помнится, какой он был бледный, закутавшийся в одеяло до подбородка. Худой, невысокий, не красавец, но ужасно обаятельный с этими его темно-карими глазами и колючими рыжими усами. Я редко видела его улыбающимся, всего пару раз, запомнившихся мне. Один раз, когда он пришел с работы, сел на кухне и усадил меня на колени. Девочка моя, говорил он мне, какая же ты у меня чудесная. И второй раз, когда мы с друзьями, гуляя во дворе, умудрились купить в местном магазине беломор и раскурить его в кустах, а потом отчаянно палились от родителей. Я тогда решила, что лучшая защита — это нападение, выбежала маме с папой навстречу и первым делом стребовала сухарик, чтобы зажевать запах изо рта. Он тогда присел, посмотрел на меня внимательно и рассмеялся, как самый счастливый человек в мире.
Для папы я была желанным ребенком, он-то маму и упросил родить меня. Им все говорили, что некуда ребенка-то приносить, и растить же не на что, да и не стоит вообще таким людям иметь детей.
Маме на момент моего рождения было тридцать один, папе — двадцать семь, и эти отношения стояли поперек горла всей его семье.
Мне потом часто говорили о моей матери в негативном ключе: и стерва, и шлюха, и отца-то она спаивала, а был таким хорошим мальчиком. Хороший мальчик был тряпкой.
— Настя, — папа взял меня за руку, — мне нужно немного поспать, ладно?
Я покивала и убежала досматривать что-бы-я-там-не-смотрела.
Я сидела к нему спиной в своей привычной манере "не отсвечивать и не мешаться". Весь день. Похмелье у моих страдающих алкоголизмом родителей было часто.
Когда вернулась мама, папа был уже холодный. Остановилось сердце.
Потом была скорая, звонки семье, чужие люди ходили в уличной одежде по квартире, "Настя, расскажи, как все было!" — а я просто хотела смотреть телевизор!
То, что у меня больше нет папы, я восприняла спокойно. У меня же оставалась мама. Мама, которая не баловала меня вниманием, и которая обращалась со мной как кошка, с небрежной аккуратностью. Ни одного лишнего телодвижения. Она же была моей мамой — я любила ее по умолчанию.
Когда все уезжали на похороны, с нами в нашей комнатушке уже жил какой-то однорукий мужик. Не помню, видела ли я его до этого, но помню, что сидела у него на руках и отказывалась ехать на кладбище. Мне нравился этот дядя, в отличие от того, к которому мы с мамой летом иногда ходили через двор в гости. Возможно, потому, что однорукий дядя не запирался с мамой в душе, когда мне было страшно в той полупустой, огромной квартире, звенящей тишиной.
А потом были еще мужики, и еще... однорукий продержался недолго, тот через двор тоже. Вернуться домой и обнаружить голую мать в отключке было нормально. Видеть, как ее насилуют соседи-хачи тоже. Спать с бомжами и клопами. Ходить на лестницу, чтобы стащить рыбьи головы у подвальных кошек. Перетерпеть, когда она не в духе/в бешенстве/в запое. Завести двух кошек, отмыть все, привести в порядок все шкафы... чтобы снова не найти ее утром дома. Прятаться от чужих в кладовке на груде барахла. Быть забытой в садике. Быть голодной, а потом накормленной вкуснейшими блинами. Называть ее сожительницу мамой. Воровать, не хотеть возвращаться домой, бесцельно кататься на трамвае до конечной и обратно.
Мне было шесть лет, и все это казалось нормой.
А перед новым годом она ушла. Оставила меня соседке из другого подъезда и пропала.
Как бы это ни было банально, но шел дождь, а мои резиновые сапоги на голые ноги ужасно жали.
Соседка подарила мне мою первую Барби.
После этого я видела мать два раза. Один раз после моего удочерения она пришла ко мне в садик и не знала, что сказать. Мы гуляли рядом, но она молчала. Обняла, уходя, и не обернулась.
И еще через пару лет мы с моей приемной мамой зашли к ней, но она не хотела с нами разговаривать.
Вот тогда я поняла, что осталась сиротой.
Мои отношения с приемными родителями - отдельный разговор, и я, честно говоря, до сих пор не разобралась в них и говорить о них не могу.
Я часто думаю, представляю, как все могло пойти иначе, могла ли я вырасти другой?
Я отчасти фаталист, предложи мне кто-нибудь щелчком пальцев изменить прошлое, чтобы папа не умер от алкоголизма, а мама не страдала от биполярного расстройства, я бы отказалась.
Я пережила это, прошло уже столько лет, не без труда, но я осмыслила многое — и стала сильнее что ли? Меня теперь мало что (и мало кто) может реально задеть.
И я получила так много именно потому, что ничего не ждала. Надеялась — да, конечно, мечтала, но всегда помнила, что люди не обязаны делать меня счастливой, просто потому, что я есть.
Но БЛЯТЬ как же иногда хочется разрыдаться.
ps Я не перечитывала это, и простите за сумбурность что ли.
Зато вы теперь знаете, почему я такое мудло.
pps Да, я написала этот пост, чтобы вы сказали мне, какая я замечательная.
@темы: life is
-
-
16.09.2016 в 21:08-
-
16.09.2016 в 21:50-
-
17.09.2016 в 10:07-
-
17.09.2016 в 12:26-
-
17.09.2016 в 16:39-
-
22.12.2016 в 23:29